Система русского двора и ее преобразование в 1740-1750 годах (часть 2)

Франсин-Доминик Лиштенан Система русского двора и ее преобразование в 1740-1750 годах Часть 2.

Часть 1...

Мужские группировки и женские интриги

Австро-британский клан, решивший "вернуть себе почетное место" сосредоточил внимание на лейб-медике царицы Лестоке и воспитателе великого князя Брюммере: их головы должны были "слететь" как можно скорее(58). Лорд Картерет рискнул настолько откровенно высказаться во время совещания с пруссаком Финкенштейном(59) (преемником старика Мардефельда), что позволило предчувствовать всю будущую политику этого клана. Англия, в свою очередь, после 1744 года заняла господствующее положение при русском дворе. Представители Марии Терезии после де Ботта скромно прятались за спинами своих британских коллег. У Фридриха оставался последний шанс - подчиниться их требованиям, иными словами бросить своих русских и французских друзей(60) или же, продолжая следовать тем же курсом, сохраняя относительную верность Людовику XV, оказаться в катастрофическом положении.

Избранные мишенью два персонажа дополняли друг друга. У гофмейстера Брюммера была репутация честного человека, главными качествами которого, редкими в России, по мнению Д'Аллиона, были его послушность и безграничная верность своим друзьям. Флегматичный и спокойный, он умел обуздывать живость Лестока. Пылкий темперамент последнего не знал границ, он пользовался и злоупотреблял свободой откровенных речей, даже с государыней. Он был для нее главным каналом информации, именно он передавал ей все придворные сплетни, интерпретируя их по собственной фантазии и вызывая, таким образом, симпатии и антипатии(61). Связанные с женским кланом, с кузинами и родственницами императрицы, эти два приятеля были опорами франко-прусской группировки. Шетарди, Мардефельд, позднее Д'Аллион и Финкенштейн полностью им доверяли, хотя отдавали предпочтение Лестоку, "бесстрашному другу", более интеллигентному и более могущественному. Группа собиралась у Брюммера, обсуждала стратегию действий в условиях эмоциональной неустойчивости Елизаветы и скрытности главного противника, Бестужева, которому помогал австро-британский клан. Час славы Лестока, единственного, кто мог противостоять канцлеру, пришел, по мнению его друзей дипломатов, в 1743-1744 гг. Тогда Елизавета пожелала, чтобы он заседал в кабинете Ее Величества, что заставило содрогнуться его врага. Лишенный возможности заявить протест царице - она не терпела противоречия - Бестужев привлек к себе других сановников. Фельдмаршал Долгоруков попытался убедить государыню не продвигать иностранца. Но она "заткнула ему рот", возразив, что "без г. Лестока она не была бы на троне, а сам он был бы в темнице"(62). Врач был членом кабинета , но находился там в изоляции: другие члены снисходили к его предложениям, только делая любезность Ее Величеству, ожидая случая, чтобы его низвергнуть. . .

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин и его старший брат образовывали непобедимый дуэт. На стороне их, выходцев из семейства, вступившего на службу к великому князю Василию Дмитриевичу в 1403 году, были военные, представители военно-морских сил и большинства "старых русских". Старший, Михаил Петрович, опытный дипломат и обер-гофмаршал, был личностью весьма опасной. Интриган и сплетник, он привлекал или покупал без особого разбора новых сторонников, и партия расширялась. Созвездие этих группировок к 1744 году вышло из-под контроля. Бестужевы усиленно привлекали фаворитов и придворных, но "группа Лестока" (франкофильская) все еще была могущественной, и многие меняли кланы, перебегали в интересах карьеры с одной стороны на другую. В течение 1743-1745 гг. ситуация совершенно запуталась. Фридрих жаловался Шметтау: "Очень трудно судить о современном порядке в России, так как в нем нет ничего стабильного, и он часто меняет черное на белое"(63). Целью короля Пруссии, жаждавшего активно вмешаться во внутренние дела России, было разбить братский дуэт Бестужевых, если уже невозможно просто получить голову канцлера. Разве жена Михаила Петровича не принимала активное участие в заговоре де Ботта(64)? После долгих пыток ее сослали в Сибирь, а это портило репутацию такого карьериста, как ее супруг. Гофмаршал был весьма заинтересован в том, чтобы обелить себя службой за границей. Подстрекаемый пруссаком, Лесток сумел убедить Елизавету послать Михаила Петровича в Берлин, к единственному двору, достаточно верному, чтобы его можно было держать под контролем. Лучше, чем иметь врага у себя дома. . . Императрица, с обычной своей интуицией, предпочла поместить его в Дрезден, но, в конце концов, послала его в нейтральную Варшаву. Несмотря на это, прусский король достиг все-таки своей цели, у гидры осталась только одна голова: "это был убийственный удар для него, его брата и их приверженцев /. . . /, так как он был душой этой партии, можно было ожидать выгодных последствий"(65). Фридрих настаивал, он требовал отставки канцлера, ссылки его в Сибирь, возможно и смерти. Он знал осторожность Елизаветы по отношению к Бестужевым, настало время ею воспользоваться. Приказы короля не встретили на этот раз противоречия: для Алексея Петровича должен был пробить роковой час. Осмотрительный Мардефельд предостерегал своего господина от всякой поспешности. Как можно было отказываться от своих слов, когда менее трех лет назад они сами способствовали его назначению на один из первых постов в русском правительстве? Единственным возможным преемником в 1744 году был Трубецкой. Выиграют ли они от замены? Фридрих отступал: у прокурора были те же пороки, что у Бестужева, а сверх того интеллект и смелость - "со временем он станет гораздо опаснее графа"(66). Не опаснее ли ум, чем коварство? Мечтой прусского короля был слабый человек на первых ролях в российской империи, марионетка, которую можно дергать в своих политических целях, в сговоре с Францией или без него.

Вследствие различных катастроф, случившихся в франко-прусской группировке, ситуация изменилась в пользу "беззаконного министра"(67). Канцлер показал свое лицо - лицо человека расчетливого, грубого, опасно умного и неуловимого, несмотря на недостаток гибкости. Он располагал множеством уловок, позволявших ему уклоняться от решения или обещания. В случае необходимости, он прибегал к бутылке и утверждал, что не помнит сказанного накануне; иной раз он делал вид, что заикается и не может произнести многообещающую фразу(68). Д'Аллиону и Мардефельду приходилось прибегать к персонажам второго ранга, чтобы восстановить или закрепить свою систему отношений. Вдохновленный политикой Лондона, прусский король в том же 1744 году, когда все казалось еще возможным, оставил свою "решительную экономию"(69) и рискнул пойти на расходы. Любовники Елизаветы поощрялись подарками, молодые русские, жаждущие просвещения, принимались в Потсдаме или Версале; брату фаворита, Кириллу Григорьевичу Разумовскому(70) , льстили дарами и разнообразными милостями. Проходили даже мимо постыдных нравов, пьянства, дуэлей, интрижек с женщинами, часто сопутствовавших пребыванию русских на Западе. Карл VII, соперник Марии Терезии на Габсбургском троне и франкофил, пришел на помощь "своей партии": на этот раз он признал императорский титул Елизаветы, возвел Брюммера, Лестока и Разумовского в достоинство графов Священной Римской империи - жест, предназначенный для установления более тесных связей и укрепления их верности германскому делу. По отношению к двум первым это было ни к чему - "учи ученого", а к третьему, совершенно лишенному политического смысла, - пустой тратой сил. Единственной добродетелью Разумовского было желание никогда не вмешиваться в государственные дела. Бестужев воспользовался случаем, чтобы доказать вмешательство иностранных сил во внутренние русские дела и разжечь на этой почве интриги: "Императрице незачем прибегать к чужим милостям, чтобы вознаграждать своих подданных", - ворчал он, порицая тщеславие фаворита (очень гордого своим возвышением). Брюммер и Лесток, почуяв ловушку, избежали какой бы то ни было официальной декларации: чтобы не задеть Елизавету, польщенную признательностью своего любовника, они надолго отложили сообщение о своих титулах. Еще одна отсрочка. . .

Назначение Бестужева канцлером в конце лета 1744 года не могло быть компенсировано назначением Михаила Илларионовича Воронцова на пост вице-канцлера. Женатый на кузине императрицы, он облегчал прямой контакт с Елизаветой, опережая государственные структуры. Анна Карловна Воронцова(71) , женщина умная, частенько сплетничавшая, но хорошо воспитанная, презирала Бестужева, действительно, грубияна. Воронцов был человеком честным, возможно, излишне честным и, кроме того, робким. Его назначение, однако, связывало руки этой чете, внушало осторожность франко-пруссакам. Фридрих до самой осени 1745 года видел в министре "одного из своих лучших друзей"(72) , заставлял его передавать Елизавете личные послания, которые должны были поддержать его официальные заявления. Он полагал, что Михаил Илларионович - незаинтересованный собеседник, сдержанный, но полезный. Это был еще один ошибочный расчет, его единственный русский "адвокат" не имел в Петербурге никакой власти: Бестужев фильтровал или искажал информацию, предназначенную для второго человека в империи, и избегал держать его в курсе дел. В течение 1745 года ему удалось преградить Воронцову доступ к императрице. Тогда новый вице-канцлер принял неожиданное решение; осенью он предпринял многомесячный вояж по Западной Европе, поехав в Австрию, Пруссию, Голландию и Францию. Посещая царственные дворы, он выступал в качестве чрезвычайного посланника своей страны и думал приобщиться к международной политике. В Вене и Гааге сочли необходимым удерживать его как можно дольше с помощью лести и подарков; его отсутствие в Петербурге расширило поле для маневра Бестужева(73) . Предприятие франко-прусской группировки потерпело неудачу, как с точки зрения отношений, так и в дипломатическом плане(74) .

Воронцов уехал с женой, урожденной Скавронской . Она стояла во главе женской группировки, сложившейся при Екатерине I и состоявшей из дочерей брата и, соответственно, племянниц последней. Фрейлины часто имели больше влияния на императрицу, чем ее министры, отставленные любовники или персонажи, недостаточно привлекательные для того, чтобы играть такую роль, и поэтому трактуемые, как выездные лакеи. Эти дамы, вышедшие из скромной среды, а в 1720-е годы поднявшиеся до первых придворных рангов, были подружками детства Елизаветы, поверенными ее ранних амурных похождений, устроительницами ее любовных свиданий. И это во дворце, задыхавшемся под контролем тайной полиции Анны Иоанновны! Государыня питала к ним вечную и искреннюю благодарность; в знак высшего доверия им было дано право "чесать" ей подошвы во время сна. С отъездом Воронцовой франко-прусская группа потеряла свой аванпост в интимных покоях Зимнего дворца. Анна Карловна была лидером этого маленького семейного двора, в любой час входила в императорские гостиные, чтобы выслушать доверительные речи Елизаветы. До самого своего отъезда она была целиком предана послам Фридриха и Людовика. Не слишком вмешиваясь в дела, она довольствовалась пассивной ролью, время от времени передавая "мудрые советы" своего мужа или подготавливая Елизавету к тому, чтобы их выслушать. В число ее соратников входила другая кузина императрицы, Елизавета Иосифовна Ефимовская, в замужестве Чернышева, жена русского посла в Берлине (1742-1746)(75) . Высокомерная, склонная к роскоши, она не понимала простоты церемониала Потсдама, трактовала ее как личное оскорбление, что вскоре превратилось в глубокую ненависть к прусскому королю. Ее жалобы присоединились к впечатлениям Анны Карловны: как осмелились в Версале лишить "привилегии табурета" кузину императрицы(76) ? По возвращении обе женщины - одна, ненавидящая Фридриха, другая, упрекающая Людовика, - возбудили несогласия во франко-прусской группе. Эти дамы не отказывали себе в обидных высказываниях о западных государях: хамы, не уважающие русское императорское достоинство. Их разочарование определило собой крутой поворот в политике русской императрицы в мае 1746 года. Другая ее родственница вышла замуж за камергера Чоглокова(77) и вступила на службу к великой княгине Екатерине. Мария Симоновна Чоглокова(78) оказывала ей такие же услуги, какие некогда молодой княгине Елизавете, покровительствовала ее амурным приключениям, правда, не столь строго держа их в тайне. Любовница Воронцова до его отъезда на Запад, она долго примыкала к франко-прусской партии; вкус власти, как и связи, привлекли ее в 1746 г. на сторону Бестужева и его клана. Другая кузина, Гендрикова(79) , была незадолго до этого выдана замуж за авантюриста, к свадьбе повышенного до звания бригадира и камергера. Самойлов, - такова была фамилия счастливого избранника, - быстро понял малые добродетели дамы и вознамерился ее вздуть, забывая в гневе блестящее происхождение супруги. Прежде всего, феминистка, Елизавета немедленно их развела и изгнала грубияна из дворца. Легкомысленная, малообразованная Гендрикова оказывала друзьям Лестока мелкие услуги (информация о выборе сотрапезников к императорскому столу, почтовый ящик и т. п.), получая недорогие подарки.

Вояж Воронцовых лишил франко-прусскую партию важной поддержки; в их отсутствие возросла власть опасной соперницы, первой придворной дамы, госпожи Бестужевой(80) . Если верить "Мемуарам" барона Фридриха фон дер Тренка, авантюриста и открытого врага Фридриха II, именно она держала в руках бразды правления(81) . Тренк, знаменитый своими нападками, преимущественно на канцелярию и ее немецкое происхождение, писал ядовито. Анна Ивановна Бестужева была единственной персоной, вызывавшей его симпатию при императорском дворе, посредственность которого удручала прусского дворянчика. Успешная правительница страны, - замечал он, несколько преувеличивая, - решала вопросы войны или мира. Канцлер был марионеткой в руках своей жены, женщины умной и хитрой, более величественной, чем императрица. Супружеская чета казалась Тренку разобщенной: муж соединял в своей личности столь противоречивые черты, как коварство, эгоизм, слабость и мелочность. Анна Ивановна была полностью предана англичанам, получая щедрый пенсион. 1000 дукатов, милостиво предложенных Д'Аллионом ее сопернице госпоже Трубецкой или 4000 рублей, сунутых в карман ее мужа, генерал-прокурора, Мардефельдом, не уравновешивали тысячи фунтов стерлингов, поступавших в семейную кассу Бестужевых.

Некоторые женщины становились фрейлинами или присутствовали при одевании императрицы благодаря "семейным" связям - Елизавета любила возвышать родственниц своих любовников. Тетка фаворита Шувалова, Мавра Егоровна Шувалова, пользовалась большим влиянием на государыню, обсуждала с ней политические вопросы, высказывала суждения, которыми часто руководствовалась Елизавета(82) . Будучи замужем за ветреным человеком, Мавра Егоровна открыла его связь с дочерью канцлера; это стало причиной ее непоколебимой ненависти ко всему семейству Бестужевых. А ее супруг-дон жуан ведал имперскими финансами, ввел монополии и аренды, часть которых оставлял себе; табачные плантации, рыбная ловля на Белом море и лесоводство обеспечивали ему важные доходы. Озлобление его жены могло скомпрометировать прекрасную семейную ситуацию; он перевернул роли, обвинил канцлера, недостойного отца, в том, что он продал дочь за деньги. Дело замяли, связь была прекращена, но оба вышли ослабленными из этого приключения, ибо Елизавета умела демонстрировать свое целомудрие(83) . Окончательно повздоривший с канцлером, мучимый сожалением и нечистой совестью Шувалов стал (резонно) союзником франко-пруссаков, поддерживаемый, кроме того, своей мегерой, всегда готовой вступить в сражение с министром(84) . Клан Шувалова, Румянцева и Трубецких, вопреки анекдотам на эту тему, стал после 1744 года главной опорой франко-фридриховской партии, даже если это стоило кружев, галлонов, табакерок, вин. . . экю и ливров.

Что же касается отношения к женскому полу, то обозначились новые разногласия между Берлином и Парижем. Фридрих не считал необходимым подкармливать подруг царицы, сосредоточивал свои расходы (впрочем, редкие) на более заметных придворных, особенно если знал их приверженность делу. В глубине души ему претило подчиняться требованиям двора, где царствовала женщина. Вопреки дальновидным советам Мардефельда, он сознательно пренебрегал третьей, после фаворитов и иностранных послов, силой Зимнего дворца: женским окружением государыни. Пруссаки раздавали деньги скупо, что было не так уж мудро при "матриархате", утвердившемся со времени Екатерины I. Французы давали мало, но заботились о лести дамам - важном канале достижения благоволения царицы. Д'Аржансон после долгих колебаний организовал целую кампанию по обольщению интимных подруг Елизаветы. Румянцева, супруга генерал-аншефа, "гофмейстерина и фаворитка императрицы"(85) , и княгиня Долгорукова, урожденная Голицына, "принадлежавшая ко всему лучшему при дворе", принимали от французов "поздравления", насчитывающие от 4000 до 6000 ливров серебром(86) . Версаль, ища окольные пути к фаворитам, очень заботился о старинном дворянстве - отношение, разоблачающее его мнение о правящем слое, выдвинувшемся благодаря заслугам. Те в ответ роптали на заботу о простонародной семье дочери Петра Великого. Берлин, напротив, не делал различия, предпочитал, казалось, выскочек из Табели о рангах. Такое разделение ролей, систематически поддерживаемое с помощью звонкой монеты, могло бы придать силы франко-пруссакам. Но дипломаты и, по более глубокой причине, государи увязали в системе двора, позволяли втянуть себя в мелкие интриги, противостоявшие императорскому семейству, фаворитам, придворным и их женскому окружению.

Елизаветинский стиль

Елизавета, равнодушная к социальному происхождению своих фаворитов и протеже, поощряла ту или иную карьеру вне строгих правил чина - и к лучшему, и к худшему. "Кордебалет" карьеристов и выскочек обоих полов ослеплял знаменитую персону, одуревшую от беспрестанных празднеств, бессонных ночей... и убеждал в факте ее популярности!(87) Государыня, в своей манере, не брезговала коварством и часто, стремясь избежать опасной солидарности, сеяла раздоры среди своих близких. Она играла канцлером против второго лица режима, Воронцова, раздувая мелкую или крупную зависть, изобретая перемены в распределении столов, без всякой причины преувеличивая подарки то одному, то другому, то подмигивая, то соблазнительно улыбаясь. Она рассматривала эту политику разделения, как "выгодную для поддержания ее установлений"(88) . Императрица всея Руси умела льстить своим хулителям - дворян из старых родов, которые все, без исключения, были настроены враждебно к дочери Петра I, ласкали знаками внимания и почетными постами. Лишенные мистического ореола, сведенные к самым элементарным стимулам, иерархические структуры и пути в царствования преемниц Петра и особенно его младшей дочери отбросили в сторону военные или бюрократические заслуги. Навязываемый таким образом иррационализм возбуждал соперничество, зависть и a fortiori парализовал функционирование двора. Если верить Д'Аллиону, царица показывала, что "целиком подчинена долгу и обязанностям верховной власти"(89) . В ее жизни главным желанием было, чтобы ей не надоедали с государственными делами, при условии, однако, чтобы не задевалась ее честь. По отношению к загранице она представала скрупулезной хранительницей этикета, требуя должного уважения к своей императорской персоне. Конечно, Елизавета была ленива, но она оставалась дочерью Петра Великого, сознавая роль своей страны в международном балансе сил.

Итак, императрица желала быть достойной дочерью своего отца, стремилась достичь преобладающей роли своей страны в европейских делах. Бездельница, конечно, но вовсе не глупая, она сознательно выжидала до последней минуты, прежде чем официально заняла определенную сторону в войне за австрийское наследство; и чашу весов склонил, без сомнения, государственный разум. Дерзость Версаля, пренебрежение Потсдама качнули Россию к морским державам. Елизавета не контролировала все шаги канцлера Бестужева, но она умела противодействовать его проектам. Она не полагалась полностью на первого человека в своем правительстве. Она невозмутимо слушала его, несмотря на его открытое противостояние ей(90), но никогда не решала вопрос сразу, кивком головы. Французы долго спекулировали на наивности молодой женщины, и Шетарди поспешил подтвердить эту иллюзию - он исходил из собственного положения. Д'Аллион в принципе был согласен с тем, что она неспособна принимать решения, и что ее можно обойти - приговор, вынесенный кабинетом короля. Д'Аржансон уже довольно скоро начал подозревать, что она ведет двойную игру, обманывая своих собеседников, пользуясь канцлером, чтобы сохранить за собой последнее слово. Мардефельд основывался на дамской слабости; он ограничивался тем, что сохранял галантные отношения с Елизаветой, прикидывался полным энтузиазма и преданности карточным партнером, чтобы сосредоточить все свое внимание на противной партии. Для Фридриха и его посла Бестужев был уникальным главой правительства. Будущее подтвердило правоту Д'Аржансона (носившего прозвище "Зверь"): царица оставила за собой последнее слово и ставила условия.

Императрица отдавала себе отчет в неоднородности русской элиты, соперничестве выскочек и московитских дворян. Когда прошел энтузиазм первого года правления дочери великого царя, появилась неудовлетворенность, недовольство охватило все слои общества. Работа дипломатов затруднилась, стала даже мучительной, так как в течение 1745-1746 гг. возможность прямого контакта с государыней резко уменьшилась. Бестужев полагал, что добился пустоты вокруг Елизаветы, но она еще раньше создала вакуум вокруг своего наследника, надежды (правда, все более призрачной) франко-пруссаков(91). От молодого двора систематически устраняли всех иностранцев. В отставку были отправлены и выдворены на родину камергер Бецкий, внебрачный брат принцессы Гессен-Гомбургской, племянник Брюммера и друг детства Петра Дуллертинкер, лакей и интендант Крамер, профессор истории Штелин(92), коммерсант Шрайбер, обер-егермейстер Бредаль и егерь Бастьен. Немецкие фрейлины Екатерины разделили их судьбу и были заменены русскими, не знавшими ни одного иностранного языка. Пост суперинтенданта двора принца был доверен Чоглокову, оппортунисту, всегда падкому на власть и почести: генерал Репнин(93), человек терпимый и внимательный собеседник, оставил этот пост, чтобы возглавить армии, отправляющиеся во Фландрию.

Трудное время пережили и другие иностранцы, прикомандированные ко двору и к русской администрации. Ученые покинули академии: Делиль(94), Эйлер(95), Геллерт(96), Гмелин(97) и другие предпочли вернуться к себе на родину или, как некоторые из них, жить на свою скудную ренту. Они не могли переносить более надзор над их трудами, постоянные придирки и невежество президента Академии, брата фаворита, Кирилла Разумовского. Разными способами их жалованье стали выдавать "через час по чайной ложке": в 1740-е годы упущения в отчетности становились все чаще.

Между 1742 и 1748 годами иностранные офицеры по большей части покинули принявшую их землю; постоянные стеснения стали нетерпимыми даже для такого отъявленного авантюриста, как Фридрих фон Тренк. С момента вступления на службу, новый рекрут, коммерсант или офицер, должен был дать подписку, что никогда не покинет службу императрицы(98). Прежде чем русские войска двинулись к Рейну, русская армия "очистилась" от западных кадров. Датчанин Ловендаль(99) покинул Россию в 1742 году, пруссак Манштейн - в 1744, швейцарец Кейт(100) последовал за ними в 1746-м, наконец, Бисмарк вернулся в Берлин в 1749-м; герои войн со шведами, поляками или турками рассеялись по вражеским армиям. Констатировав трудное положение этих воинов, жертв ксенофобии и растущего обнищания, Фридрих придумал для них политику возмещения, пользуясь значительными суммами, которые он сэкономил при дворе Елизаветы. Заметив это, Бестужев, без видимой логики, сменил стратегию. Русские войска, которые по предварительным соглашениям 1745 года должны были отправиться на Запад, не предназначались для сражений; чисто показные, они должны были оказывать психологическое воздействие, а затем демонстрировать численность союзных войск. Канцлер позволил себе "роскошь" удерживать в стране и на Балтике самых опытных русских генералов или многообещающих офицеров. Ни французы, ни пруссаки не могла объяснить себе этот факт, внушенный, однако, хрупкостью внутреннего положения страны. Смерть Репнина в 1748 г. привела к дезорганизации в командовании войсками(101); Салтыков, Апраксин и Ливен бросились в беспощадное сражение за его пост, и в течение некоторого времени Главный штаб был ареной партийных раздоров. Бестужев положил этому конец: он удержал своего компаньона по разврату Апраксина в Петербурге. Игнорируя и стратегию, и тактику, премьер-министр предпочел назначить этого сорокалетнего человека личным советником по военным делам. Салтыков, обвиненный в симпатиях к Брауншвейгам, был сослан в Ливонию к резервным войскам. Человек канцлера, Ливен(102), принял командование над вспомогательными силами - чем-то вроде дикой орды, объединившей солдат всякого происхождения(103).

Часть 3...

© Франсин-Доминик Лиштенан (F.-D. Liechtenhan)
Франция, Сорбонна, Институт изучения человека
© перевод - Сарра Житомирская

Иллюстрации из коллекции Шереметвых (собрание Государственного музея керамики "Усадьба Кусково") воспроизводятся по изданию: Придворный портрет XVIII века (От Петра Великого до Павла I). Каталог выставки. М., 2000.

К оглавлению номера

Примечания

• (58) Письмо Фридриха от 25 января 1744 г. // Политическая переписка (далее: ПП), т. III, с. 20.
• (59) Карл Вильгельм Финк фон Финкенштейн (1714-1800) - сын воспитателя Фридриха II и друг детства короля, сделал блестящую дипломатическую карьеру. По возвращении в Берлин он вошел в кабинет короля и стал министром.
• (60) Соловьев С. М. История России с древнейших времен... М., 1871, т. XXI, с. 326.
• (61) Письмо Д'Аллиона к Амело, 17/28 мая 1744 г. // Сборник Русского исторического общества (далее: Сб. РИО), т. CV, с. 287.
• (62) Письмо Д'Аллиона к Амело, 25 июня 1743 г. // Там же, с. 32.
• (63) Письмо Фридриха II - графу Шметтау в Мец, 31 августа 1744 г. // ПП, т. III, с. 261-262.
• (64) Она перенесла наказание кнутом, ей вырезали язык и сослали в Сибирь.
• (65) Письмо Ля Шетарди к Амело, 1/12 марта 1744 г. // Сб. РИО, т. CV, с. 216.
• (66) Письмо Фридриха II к Мардефельду, 26 января 1744 г. // ПП, т. III, с. 17-18.
• (67) Письмо Фридриха II к Мардефельду, 17 февраля 1744 г. // Там же, с. 33-34.
• (68) См. его портрет в "Lebenslauf des vormaligen Grosskanzlers Grafen Alexej Bestuchev-Rjumin" // Magazin fur eine neue Historie und Geographie. Hamburg, 1769, c. 415-432.
• (69) Письмо ля Шетарди к Амело, 15/26 марта 1744 г. // Сб. РИО, т. CV, с. 230-231.
• (70) Кирилл Григорьевич Разумовский (1728-1803) - "деверь" императрицы, был возведен во дворянство в 1744 году. Камергер, потом президент Академии наук с 1746 по 1760 год, в 1750 году он был назначен гетманом Малороссии. При Екатерине II он стал сенатором и генерал-аншефом, потом генерал-федьдмаршалом и членом Государственного Совета.
• (71) Анна Карловна Воронцова, урожденная Скавронская (1723-1775), была дочерью брата императрицы Екатерины I, и вышла замуж за вице-канцлера.
• (72) Письмо Фридриха II к Мардефельду, 10 сентября 1745 г. // ПП, т. IV, с. 278.
• (73) Письмо Преттлака к Ульфильду, 5 мая 1746 г. // Haus-, Hof- und Staatsarchiv, Vienne (далее: HHStA), Russland II, Varia 236 (1741-1798), fol. 36-37.
• (74) "Le marquis de La Chetardie a propos du grand chancelier Bestouchev". Название дано в архиве, текст датирован апрелем 1748 г. // Archives des Affaires etrangeres, Correspondance politique (далее: AAE,CP), Russie, t. VII, Supplement, fol. 86-88.
• (75) Внучка сестры Екатерины I, бывшая замужем за крестьянином по имени Михаил Ефимов. Письмо от 5 января 1745 г. // Geheimes Staatsarchiv preussischer Kulturbesitz (далее: GStA), Rep. XI, Russland 91B 2a, fol. 18.
• (76) Единственными иностранками, имевшими право на табурет, были тогда испанские принцессы - аргумент, непостижимый для русских.
• (77) Николай Наумович Чоглоков (1718-1754) - гвардии лейтенант и камергер, в 1747 году обер-гофмейстер двора великого князя.
• (78) Мария Симоновна Чоглокова, урожденная Гендрикова (1723-1756) - кузина Елизаветы и статс-дама, ведавшая гардеробом императрицы. Дуэнья великой княгини Екатерины.
• (79) Одна из дочерей сестры Екатерины I, Христины Скавронской, бывшая замужем за ремесленником Симоном Генри Леонтьевичем, известном под именем Гендрикова.
• (80) Анна Ивановна Бестужева, урожденная Беттигер (ум. около 1762), долго жила на Западе, так как ее отец до Бестужева был русским посланником при дворе Нижней Саксонии.
• (81) Trenck von der, Friedrich. Merckwurdige Lebensgeschichte. Berlin, 1786, t. II, p. 119.
• (82) Марфа Егоровна Шувалова, урожденная Шепелева (1708-1759) - жена камергера и доверенное лицо императрицы.
• (83) Письмо саксонского посланника Пецольда к королю Фридриху Августу, 22 октября 1742 г. // Сб. РИО, т. II, с. 449. См. также труд одного из их современников: Scerbatov M. Uber die Sittenverderbnis in Russland. Berlin, 1925, p. 83.
• (84) Письмо Финкенштейна от 11 августа 1749 г. // GStA, Rewp. 96, 56B, fol. 48-50.
• (85) Мария Андреевна Румянцева, урожденная Матвеева (1698-1788), жена генерал-аншефа и губернатора Казани. Ее считали одной из многочисленных любовниц Петра Великого.
• (86) Письмо Д'Аллиона к Д'Аржансону, 8/18 марта 1746 г. // AAE, CP, Russie, t. 48, fol. 136.
• (87) " Нужно быть здесь, на месте, и самому испытать все раздражение, какое вызывает степень искренней преданности царице, чтобы поверить, что любовь к совершенным пустякам, наслаждение туалетом, повторяемое 4 и 5 раз в день, удовольствие видеть себя окруженной челядью, составляют все ее занятия. Приносимое этим зло тем больше, что, опьяненная таким положением, чем больше она им пользуется, тем более воображает, что подданные ее обожают и ей все меньше надобно бояться" (Письмо Шетарди от 22 марта/2 апреля 1744 г. // Сб. РИО, т. CV, с. 234-235).
• (88) Письмо Д'Аллиона от 22 февраля/ 3 марта 1745 г. // AAE, CP, Russie, t. 46, fol. 120.
• (89) ". . . Императрица Елизавета ни в каком отношении не выполняет то, чего можно было бы ожидать от прекрасной принцессы, желающей блистать в частной жизни. Она подчиняет все долгу и обязанностям верховной власти". Наблюдения Д'Аллиона, 19/30 мая 1747 г. // AAE, CP, Russie, t. 50, fol. 170.
• (90) Письмо Д'Аллиона к Д'Аржансону, 15/26 февраля 1746 // AAE, CP, Russie, t. 48, fol. 103.
• (91) Письмо Д'Аллиона от 18/27 апреля 1747 г. // AAE, CP, Russie, t. 50, fol. 124.
• (92) Якоб Штелин (1709-1785) - профессор истории и математики, Штелин, помимо прочего, оставил собрание анекдотов о Петре I (Originalanecdoten von Peter der Grossen, aus dem Munde angesehener Personen zu Moskau und Petersburg vernommen, und der Vergessenheit entrissen. Leipzig, 1785. Переиздано в 1988) и исключительно важное свидетельство о царствовании Елизаветы (Karl Stahlin. Aus den Papieren Jacob von Stahlin, tin biographischer Beitrag zur deutsch-russischen Geschichte des 18. Jahrhunderts. Berlin, 1925).
• (93) Василий Никитич Репнин (1696-1748) - генерал-от-инфантерии, генерал-адъютант императрицы, член Военного совета, гофмаршал, воспитатель и преподаватель артиллерии великому князю. В 1747 году он был назначен командующим вспомогательными русскими войсками, но в разгаре кампании, в 1748 году, умер.
• (94) Жозеф Никола Делиль (1688-1768) - астроном, член Академии наук в 1714 г., профессор Коллеж де Франс (1718). Впоследствии по приглашению Петра Великого в 1725 году приехал в Россию и оставался там до 1747 года.
• (95) Математик Леонард Эйлер (1707-1783) поселился в Петербурге в 1726 году и оставался там до 1747 года, после чего снова жил в Берлине. Вернулся в Россию по просьбе Екатерины II в 1766 году.
• (96) Христиан Эреготт Геллерт (1713-1795) - профессор-металлург, приехал в Россию в начале 1730-х гг. и был связан с Эйлером. Он вернулся в Саксонию около 1746 года и стал там профессором минералогии.
• (97) Иоганн Георг Гмелин (1709 - 1755) приехал в Россию в 1727 г. и преподавал в Академии наук. В 1730 г. он ездил с экспедицией на Камчатку, куда еще раз вернулся в 1743 г. В 1747 г. он попросил разрешения вернуться на родину.
• (98) Письмо Финкенштейна к Фридриху, 14 ноября 1747 г. // GStA, Rep. 96, 55H, fol. 252.
• (99) Ульрих Фридрих Вальдемар Левендаль (1700-1755) сражался на стороне русских с 1736 до 1742 года, потом перешел в войска Людовика XV по приглашению маршала Саксонии. Победы при Фонтене и Берг-о-Зум стоили ему маршальского жезла.
• (100) Джемс Кейт (1696-1758) - шотландский протестант, в русской службе (с 1728 г.) был генералом, потом фельдмаршалом. Потом служил Пруссии, где, в конце концов, стал губернатором Берлина и маршалом.
• (101) Письмо Финкенштейна королю от 27 августа 1748 // GStA, Rep. XI, Russland 91, 56A, fol. 277.
• (102) Д'Аллион, однако, утверждал, что он "один из самых любезных русских, каких он знал, и один из умнейших людей в этой стране" // AAE, CP, Russie, rt. 48, fol. 278.
• (103) Письмо Мардефельда и Подевиля к Финкеншщтейну, 9 марта 1748 // GStA, Rep. XI, Russland 91, 56A, fol. 88. Cам Претлак был дурного мснения о своих будущих сотрудниках и долго колебался, прежде чем принять на себя командование вспомогательной армией // HHStA, Russland II, Berichte 27, апрель-июнь, fol. 9 и след. (письмо к Ульфельду от 29 августа 1746 г.).